Смертельный звонок [cборник] - Николай Иванович Леонов

— Все, сил моих нет, — заявила Мария. И отбросила в угол тощую брошюрку.

Полковник Гуров, Лев Иванович, удивился, отставил бокал. Выходные шли так безмятежно, последняя премьера была неделю назад, принята блестяще до такой степени, что даже супруга — требовательная прежде всего к себе — заявила, что «вполне сносно».

И тут явное недовольство, более того… никак гнев?

Такую сдержанную, эмоционально устойчивую даму, как жена, во всем свете не сыскать. Следовательно, для подобной экспрессии должны быть серьезные причины. Было бы любопытно их узнать, но если начать задавать уточняющие вопросы, то нарвешься на грубость.

Разумное решение одно, апробированное годами брака: выдержать молча от нескольких минут до пары часов, сохраняя вид вежливо-заинтересованный — и если что имеется, то оно прозвучит. Расчет оправдался совершенно: Мария, походив по столовой туда-сюда, как тигрица в клетке, презрительно посверлила огненным взглядом банальный заоконный пейзаж. Мельком глянула в зеркало, точным, единственно возможным движением поправила локон. Тяжко вздохнула. Подобрала брошюрку — лишь для того, чтобы шваркнуть на диван. Наконец, сняла с держателя бокал, щелкнула по нему ноготком:

— Пусто, Гуров. Что, ворон считаем?

Лев Иванович, супруг опытный, храня одновременно полное, почтительное молчание при заинтересованном виде, поднялся, плеснул в хрусталь развязывающего язык колдовства.

— …Распоследний мой враг не назовет меня придирчивой, непокладистой. Так?

— Абсолютно.

— И ты, как никто иной, в курсе, что я мирная женщина, способная многое понять и простить.

— И сие никаких сомнений не вызывает.

— Да. Мне категорически все равно, когда приходится ждать официанта полчаса, колотя в кастрюлю. Я выдерживаю очередь к банкомату, безмолвно терплю досмотры даже после ночных перелетов, пусть даже во Владивосток. Я, в конце концов, не ору, когда любимый супруг забывает в раковине бокальчик-другой-третий.

— Ты святая женщина.

Мария согласилась:

— Да, это верно, но не совершенно. Я никогда, никогда не смогу понять и простить, когда продюсер с серьезным видом на серьезных же щах вручает мне вот это, — произнесено с брезгливым жестом, безошибочно увязанным к словам, — и таинственно утверждает, что «вот это» есть психологический шедевр, который будет ставить сам…

Она назвала самое громкое имя кинематографа.

— Я звоню «самому», тактично интересуюсь, в самом ли деле он считает это, — жест повторный, с увеличенной долей презрения, — шедевром, достойной тратой времени. И он, представь, как о деле решенном: разумеется, старушка, само собой! Это, знаешь ли, будет бомба!

И замолчала.

— То есть дрянной сценарий, — пытаясь зрить в корень, уточнил супруг.

Казалось бы, просто так спросил, резюмировал услышанное. Однако Мария, женщина-динамит, взвилась до небес:

— Да не сценарий это! Жвачка, пережеванная неоднократно, прилепленная в прошлом году к облезлой скамейке в парке! — Она, скривив губы, издевательски промямлила: — «На что способна обиженная женщина»… если дура, то сиганет с балкона, нет — столкнет сама. Кто смотреть это будет, решительно не понимаю.

— Смотреть на тебя будут, — напомнил Гуров, — а ты можешь все.

— Не все, — воспротивилась Мария, любительница точности, — хотя и многое. Вопрос в другом: почему я должна вытаскивать глупый сценарий? Ведь это то, что тысячу раз сыграно-переиграно и отпародировано до гладкого состояния! До лысины затертые идеи, события…

Дождавшись перерыва в потоке негодования, супруг указал на еще одно важное, по его мнению, обстоятельство:

— Любимая, видишь ли. В жизни-то не так, как у вас, это вы, творцы, теням идеи придаете, а так-то под солнцем ничегошеньки нового не происходит. Сюжеты со времен пещер и мамонтов — одни и те же: и жизнь, и слезы, и любовь.

Мария вспыхнула, от нетерпения аж пальцами прищелкнула:

— Умник! Киновед, историк искусства, ха! Ну давай, поведай мне, что со времен Шекспира не изменилось ничего.

— Нет, почему же, изменилось, — кротко подхватил супруг, — технически изменилось. Нужды нет ведьм изыскивать, в котлах зелья смертоносные варить. Хотя…

На этом пассаже требовалась интригующая пауза, и воспользовался ею Гуров мастерски, дождавшись, что Мария не выдержит, поинтересуется:

— Продолжение будет?

— Будет, хотя не факт. Плохое повторяется, вот хорошие события — они, бывает, не походят друг на друга.

Мария потребовала:

— Все, закончили с банальщиной! Или я лично сейчас внесу разнообразие в историю криминалистики.

С немалой долей мечтательности возвела глаза, проговорила, точно пробуя слова на вкус:

— Супруга-актриса в состоянии аффекта наносит тяжкие телесные мужу — важняку… А между прочим, так-с! Что-то в этом есть…

— Мотив? — поинтересовался Гуров.

Поразмыслив, супруга признала, что с этим у нее всегда туго.

— И не только у тебя.

— Оставим скучное, — предписала она, — может, и просто так, без причин.

— Такого не бывает.

— И пусть. Но видишь, тебя зацепило! — победоносно констатировала Мария. — Вот, начинаешь размышлять и сомневаться.

Лев Иванович деликатно заметил:

— Я в любом случае должен сомневаться и размышлять. Профессия такая.

— Значит, сто́ящая идея! А вот это, — вновь обличающий перст в злосчастную брошюрку, — не порождает ничего, кроме желания размять и пристроить в общественную уборную.

— Ну так возьми и придай пустоте смысл, — улыбнулся супруг, — тебе не привыкать. К тому ж и с жизненным опытом не поспоришь, даже заманчиво: первоначально все кажется предельно ясным, банальным — а на поверку выливается в неслабый такой компот.

— Нередко то, — с сомнением протянула Мария, но по выразительному лицу ясно было, что идея ее зацепила, — что кажется самоочевидным, имеет причины глубокие и такие серьезные, что…

— Нда-а-а…

И вновь после паузы Мария решила напомнить о себе:

— «Нд-а-а», и что? Что стрясется-то?

Муж отозвался, по-прежнему покладисто:

— Если будешь слушать, то стрясется. Что хочешь, то и будет. Или ничего, переживания, разочарования и гнев, или история о том, как банальщина показывает свои толстые замшелые корни, в виде мандрагор. Есть желание?

И, получив заверение, что время потрясающих историй таки настало, начал так:

— Так. При некоторых обстоятельствах звонит мне Сергей Зубков, участковый с поселка Мокша. Помнишь его?

— Как же, на редкость понятливый и милый мент-шофер, такой голубоглазый блондинчик, с щербинкой.

— Понятливый — потому что немедленно тебя узнал и выпросил автограф, а милый — потому что тотчас принялся мести перед тобой хвостом? — уточнил Гуров.

Она скорчила гримаску.

— Он самый, — подтвердил муж, улыбнувшись, — да, к тому времени он снова стал участковым. Уж куда делся предыдущий, мне неведомо, но рискну предположить, что послал все и вся к чертям и ушел в управдомы. Или в укротителя змей и крыс, что более возможно.

Мария потерла ручки:

— Погоди, погоди, Лева. Сдается мне, прямо сейчас будет правда жизни?

— Обжигающая, — пообещал Гуров, — дистиллированная.

— Скучно, должно быть?

Подумав, Лев Иванович признал,